0
22395
Окуджава. Икона шестидесятничества. Миазм иудобольшевизма
На днях стало известно, что вдова барда Булата Окуджавы - Ольга Арцимович - уволена с поста директора музея Окуджавы при реорганизации при вхождении частных музеев в состав Гослитмузея. тут же встрепенулись иудолибералы и начали визжать про «плевки в память известного барда». Сегодня кто-то уже и не поймет, почему так возбудилась пятая колонна. Поэтому повторяем нашу старую статью об Окуджаве - «иконе шестидесятничества», «любимце Арбата» и «совести советской интеллигенции»
Булат Окуджава, икона шестидесятничества, «любимец Арбата», «совесть советской интеллигенции», свою автобиографическую книгу «Упразнённый театр. Семейная хроника» (Москва, 1995 г.), начинает такими словами:
При ознакомлении с биографией Б. Окуджавы, становится понятным, что он есть плоть от плоти «комиссаров в пыльных шлемах», уверовавшим, что чистые идеалы его родителей были растоптаны Сталиным.
ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ. ИСТОРИЯ ПРЕВРАЩЕНИЯ В ЧУДОВИЩЕ
Среди родственников будущего барда в большевистской среде наиболее был известен Окуджава Владимир Степанович, террорист-анархист – дядя Булата Окуджавы, - который вместе с Лениным приехал в Россию из Германии весной 1917 года в запломбированном вагоне. Отец Окуджавы, как и его братья, был видным грузинским национал-сепаратистом. Грузия исключительно для грузин – это была их цель. После прихода к власти грузинские большевики перекрыли границы республики, запретив въезд не грузинам.
Уже в марте 1922 года рассылается телеграмма-манифест (за подписями Махарадзе и Окуджавы), в которой сообщается, что грузинки, вышедшие замуж за людей других национальностей, теряют грузинское гражданство. Началась массовая депортация армян, которых под конвоем вели на вокзал, сажали в вагоны для перевозки скота и вывозили за пределы Грузии.
Что касается этого позорного «манифеста», то он затем цитировался Сталиным на XII съезде ВКП(б) - но уже под дружный смех зала: «От сего числа границы республики Грузии объявляются закрытыми, и дальнейший пропуск беженцев на территорию ССР Грузии прекращен. Лица, получающие разрешения на право въезда в пределы Грузии своих родственников, платят за выдаваемые им разрешения 50 000 руб. (Это грузинскими бонами: 1 миллион равняется 10 руб. золотом.) Правительственные учреждения, возбуждающие ходатайства о выдаче разрешения на въезд лицам, кои по своим специальным познаниям необходимы, платят 500 000 руб. Гражданство Грузии теряют: грузинская гражданка в том случае, если она выйдет замуж за иностранца».Нужно ли удивляться, что в 1937 г. его авторы "получили по заслугам"?
Одной в 1920-х Грузии им показалось мало, они решили, что Россию (РСФСР) следует раздробить на десятки мелких независимых территорий. Конечно, Абхазии и Осетии это не касалось, им – никакой автономии. Подобные идеи местечковых князьков широко поддерживались иудо-троцкистами, представляющими правящую большевистскую верхушку. Поэтому сам "Булат" родился в Москве 9 мая 1924 года в семье коммунистов, приехавших из Тифлиса для партийной учёбы в Коммунистической академии[1].
Характерно, что при рождении мальчик был назван родителями Дорианом (по имени главного героя "Портрет Дориана Грея" - романа О.Уайльда о превращении талантливого юноши в порочное чудовище).
Вскоре после ареста отца, в феврале 1937 года, мать, бабушка и Булат уехали из нижнего Тагила, но не в Грузию, где прекрасно помнили зверства матери Дориана-Булата - Ашхен Степановны Окуджавы, - а в Москву. Первое место жительства — улица Арбат, дом 43, кв. 12, коммунальная квартира на четвёртом этаже. Серьезное понижение социального статуса для кавказского мальчика-барчука. Впрочем, через год возмездие настигло и Ашхен Степновну, которая была арестована и сослана в Карлаг, откуда вернулась в 1947 году.
По собственному же признанию Дориана-Булата, названного «совестью интеллигенции», его мать зверствовала на Кавказе вместе с Кировым, отец был в той же команде, дослужившись до секретаря Тбилисского горкома партии. Позже, из-за конфликта с Берией, который уже выступил против «интернационал-большевиками», Шалва Окуджава (на фото справа) в 1932 году обращается к Орджоникидзе с просьбой направить его на партийную работу в Россию, но в 1937 его все же репрессировали.
Впрочем, до ареста отец Окуджавы (на фото слева - в центре, 1935 г.) еще успел походить в "начальниках Нижнего Тагила" - став первым секретарем горкома партии этого уральского города, куда он и выписал семью. В городе они вселилась в просторный купеческий особняк - с личным дворником, который жил в подвале. Но хозяин города был "демократичен", поэтому иногда всё же разрешал дворнику послушать радио в "барской". Однажды тот сказал: "Я раньше у купца Малинина в дворниках служил. Хрен бы он меня радио слушать позвал бы..."
Одноклассница Б.Окуджавы вспоминала, «как появился в классе красивый, заметный Булат – “он ходил в вельветовой курточке”». Сын хозяина города. И вот уже 12-летний Булат звонит из школы в горком партии, требуя к подъезду сани, чтобы добраться до дома, до которого всего 300 метров. Мало кто знает, что в юности он ещё стрелял из пистолета в своего сверстника, но, как сыну первого секретаря горкома партии ему это сошло с рук. Пробив грудь, пуля прошла навылет, мальчик чудом выжил. Булата за это отправят на лето отдыхать в Грузию. Безнаказанность и вседозволенность в семье партийной номенклатуры появилась вовсе не в "застойные времена"...
Впрочем, о зверствах родителей Окуджавы в стране не забыли. В 1937 году отец Окуджавы был арестован в связи с троцкистским делом на Уралвагонстрое. 4 августа 1937 года Ш.С. Окуджава и его два брата были расстреляны как участники заговора Троцкого (их сестра - Ольга Окуджава, супруга поэта Галактиона Табидзе, была расстреляна под Орлом в 1941 году).
Вскоре после ареста отца, в феврале 1937 года, мать, бабушка и Булат уехали из нижнего Тагила, но не в Грузию, где прекрасно помнили зверства матери Дориана-Булата - Ашхен Степановны Окуджавы, - а в Москву. Первое место жительства — улица Арбат, дом 43, кв. 12, коммунальная квартира на четвёртом этаже. Серьезное понижение социального статуса для кавказского мальчика-барчука. Впрочем, через год возмездие настигло и Ашхен Степновну, которая была арестована и сослана в Карлаг, откуда вернулась в 1947 году. «...Учился я плохо. Курить начал, пить, девки появились. Московский двор, матери нет, одна бабушка в отчаянии. Я стал дома деньги поворовывать на папиросы. Связался с темными ребятами. Как я помню, у меня образцом молодого человека был московско-арбатский жулик, блатной. Сапоги в гармошку, тельняшка, пиджачок, фуражечка, челочка и фикса золотая». (Из беседы с Юрием Ростом. «Общая газета» № 17 (299) 1999, 24.04-12.05)
Дориан-Булат был порождение тех партаппаратчиков, которых пожрала ими же созданная гильотина. Жившего со своей бабушкой в Москве, в 1940 году, его, вошедшего в банду шпаны, отсылают к родственникам в Тбилиси, где он начинает работать на заводе. Не удивительно, что не привыкший к ежедневному труду, «любимец Арбата», беспроигрышно обозначенный во всех справочниках как «фронтовик доброволец», действительно начал рваться на фронт, «за романтикой».
Из интервью Окуджавы, данного Ю.Росту:
«Это был апрель 42-го года. Мы ходили в своем домашнем, присяги не принимали, потому что формы не было. А потом нам выдали шапки альпийских стрелков, и мы, обносившиеся, босиком, в этих альпийских широкополых шляпах, запевая и ударяя босыми ногами в грязь, ходили строем.
А потом в один прекрасный день осенний нас передислоцировали в Азербайджан. Там мы пожили немножко, мечтая попасть на фронт. Потому что здесь кормили плохо, а все рассказывали, что на фронте кормят лучше, там фронтовая пайка, там не нужно козырять, там своя жизнь. Фронт был вожделенным счастьем. Все мечтали об этом.
Однажды нас вдруг подняли. Повезли в баню и после помывки выдали новую форму. Но повезли не на фронт, а под Тбилиси в какой-то военный городок за колючей проволокой. Там мы изучали искусство пользования ручной гранатой. Раздали вечером гранаты и предупредили, что если сунуть неудачно капсюль внутрь, то тут же взрыв, и все. Гранаты заставили на пояс прицепить. Капсюли отдельно, и велели лечь спать. Мы ложились медленно, стараясь не дышать. Ночь была страшная. Утром смотрим, стоят студебекеры новенькие американские, наши минометы прицеплены к ним. По машинам! И начались наши фронтовые скитания…
По пути к тому же к поезду выходили крестьяне. Со жратвой. Мы им американские ботинки рыжие, и они взамен тоже ботинки, но разбитые, и еще в придачу кусок хлеба и сала кусок. Поэтому мы приехали к месту назначения грязные, рваные, похожие на обезьян, спившиеся. И командиры, и солдаты. И нас велели отправить в Батуми, в какую-то воинскую часть приводить в чувство. Там казармы, на полу солома, прямо на соломе мы спали. Ничего не делали.
…нас погрузили на баржу и повезли под Новороссийск. У нас почему-то много вина всякого: пьем и плывем, пьем и плывем. Однажды ранним утром нас построили на палубе. Пришел какой-то фронтовой начальник, посмотрел на нас и ушел. В таком виде не принимают…
Меня вновь отправили в запасной полк, где я опять мучился, пока не пришли вербовщики. Я уже на фронте побывал, я уже землянки порыл, я уже наелся всем этим. Никакого романтизма – пожрать, поспать и ничего не делать – это главное. Один офицер набирает людей в артиллерию большой мощности – резерв главного командования. Часть стояла где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного? Снаряды подносить – эта работа мне не страшна. А что еще? Думаю: такая лафа. И я завербовался. Большинство ребят на фронт рвались. Потому что там жратва лучше была. И вообще повольней было. Если не убьют, значит, хорошо. А я пошел в эту часть…
Нас повезли высоко в Нагорный Карабах, там в Степанакерте располагалось то ли Кубанское, то ли Саратовское пехотное училище. И меня перевербовали в него курсантом. Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом…».
Из книги Дмитрия Быкова:
«Подлинная фронтовая биография рядового Окуджавы реконструируется так: с августа по сентябрь 1942 года – карантин в 10-м отдельном запасном минометном дивизионе, в Кахетии...Затем в том же карантине – после двухмесячного обучения... – он сам муштрует вновь прибывших...
С октября 1942 года по 16 декабря... он на Северо-Кавказском фронте, под Моздоком, в составе минометной бригады 254-го гвардейского кавалерийского полка 5-го гвардейского Донского кавалерийского казачьего корпуса под командованием генерал-майора А. Г. Селиванова. Впоследствии именно этот факт – служба в Донском корпусе – будет отображен при его публикации в газете «Боец РККА», где у него летом 1945 года появилась даже собственная рубрика...
6 декабря он был ранен, и ранение это подробно описано в «Школяре»:
«Сашка по одной швыряет ложки... И вдруг одна ложка попадает мне в ногу...
– Больно, – говорю я, – что ты ложки раскидываешь?
– А я не в тебя, – говорит Сашка.
А ноге все больней и больней. Я хочу встать, но левая нога моя не выпрямляется.
– Ты что? – спрашивает Коля.
– Что-то нога не выпрямляется, – говорю я, – больно очень...
А ноге все больней и больней. Я хочу встать, но левая нога моя не выпрямляется... Я опускаю стеганые ватные штаны. Левое бедро в крови. В белой кальсонине маленькая черная дырочка, и оттуда ползет кровь… Моя кровь… А боль затухает… только голова кружится. И тошнит немного...»
...этой раной... немецким самолетом-разведчиком, который и стрелял-то для развлечения, – Окуджава был... спасен. После этих ста дней был госпиталь, после госпиталя – с января 1943 года – запасной полк, Батуми, передислокация под Новороссийск, возвращение все в тот же запасной полк... удавшаяся попытка записаться в артиллерийскую часть (резерв главного командования), отправка в Степанакерт, там Окуджаву переманили в пехотное училище, три месяца он промучился, донес на себя и был возвращен в артиллерию».
Из интервью Окуджавы Ю.Росту:
«…Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом — запасной полк, там мариновали. Но запасной полк — это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было. Там уже содержались бывшие фронтовики, которые были доставлены с фронта. Они ненавидели это все.
…Я стараюсь сачковать, куда-нибудь полегче... Пожрать, поспать и ничего не делать — это главное… меня перевербовали в него курсантом. Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом, хромовые сапожки… Там никто ничего не спрашивал, а у меня к тому же высокое девятиклассное образование.
Зачислили меня, и началась муштра невыносимая. Такая муштра началась, что не дай бог. Полгода ждать — умру... Месяца три промучился. Иду к замполиту, разрешите доложить: так, мол, и так, отец мой арестован, враг народа. Он говорит, сын за отца не отвечает. Я говорю, я знаю все, но на всякий случай, чтобы вы не сказали, что я скрыл. Молодцом, говорит, правильно сделали. Идите, работайте спокойно...
На следующее утро построение после завтрака. «Окуджава, Филимонов, Семенов, выйти из строя, остальным — направо, на занятия шагом марш!»... нам — продаттестаты и назначение в артиллерийскую часть, из которой меня переманили. И я с легким сердцем поехал сам за себя отвечать. Приехал туда, в горы. В диком месте расположены эти гаубицы, там все озверели от муштры и безделья. И занятия там такие: если с гаубицей — тогда нормально, но когда, не дай бог, выезды ночные — это кошмар.
Из книги Б.Окуджавы «Приключения секретного баптиста» (1984 - 1991 гг):
«...После ранения и госпиталя занесло Андрея Шамина в запасной полк на Кавказе. Это была отставная часть, где не было никакой муштры, а просто тихое прозябание за колючей проволокой на голодном пайке в ожидании вербовщиков. Вербовщиков ждали как манны небесной, ибо в полку все были бывалые фронтовики, а это прозябание становилось с каждым днем все унизительнее. Пусть смерть, раны, бессонные сутки, только бы не это полуарестантское безделье... Кто-то даже предположил, что кормят впроголодь и жить вынуждают в тесных вагончиках с общими нарами, где повернуться на другой бок можно только по команде всем вместе, чтобы осточертела такая жизнь и фронт грезился избавлением. Очень может быть.
Какой-то злой гений планировал настроения армии, и армия проклинала запасные полки и одуревших от сна и голода командиров.
По утрам были разводы на занятия. Затем взводы расходились по окрестностям военного городка, добирались до укромного овражка, и тогда под общий невеселый смех раздавалась команда спать. Пустые животы урчали. Некоторые и впрямь располагались под кустиками, остальные курили до одури, собирали съедобные коренья, разную травку, с ужасом говорили о предстоящей осени. Дотягивали так до обеда, затем швыряли несколько боевых гранат в глубину овражка и с вялой песней отправлялись в полк. Эхо разрывов доносилось до полка, чтобы все знали, как славно потрудились солдатики. В обед разливали по котелкам жидкую баланду, в которой по-нищенски шевелились редкие ржавые галушки. Животы начинали урчать сразу же после обеда. И так каждый день, и никакого просвета. Раздражали слухи, что вот опять из соседней части ушла на фронт маршевая рота. Плакали от беспомощности. Но наконец и в их полку сформировалась маршевая рота: с песней в баню, по большому куску мыла, новое обмундирование – голубая мечта, особенно – американские ботинки. С песней из бани, а утром эшелон.
Так, хмельных и истерзанных, довезли их до Батуми, и они добрались до загородных казарм и повалились на солому. Проснулись утром – толпа оборванцев. Ждали возмездия, но наказывать было некого: все отличились…».
В 1950-м учеба в университете подошла к концу.
«Пришло в университет требование на определенное количество преподавателей в российские школы. А я сам просил распределить меня в Россию, потому что родился в Москве, родной язык — русский, оставаться в Грузии мне не хотелось, а хотелось быть поближе к Москве, которой я был лишен...» (Из интервью Б. Окуджава И. Ришиной: «Куда поступал Онегин» / «Первое сентября» 1992. 17 окт. с. 3)
Летом 1950 года Булат с женой приехали в Москву. В Министерстве просвещения на Чистопрудном бульваре, куда Окуджава явился за назначением, ему предложили на выбор несколько областей России. Он выбрал Владимирскую — поближе к Москве.
Во Владимир для начала он поехал один. В привокзальном ресторане разговорился с пьяненькими мужчиной и женщиной, начал записывать их рассказ в блокнот. Кем были его собеседники - сказать сложно, но .через несколько минут его арестовали В дежурном отделении милиционер отрапортовал начальству: «Вот, товарищ капитан, этот гражданин у пьяных что-то выспрашивал и записывал». Ночь он провел в кутузке, в 6 утра его вызвал из камеры новый, сменившийся милиционер и, вернув документы, отпустил на все четыре стороны. Но Окуджава, по его собственному признанию, "таких страхов натерпелся за ночь в камере, что и думать забыл, зачем приехал". Тут же купил билет на ближайший поезд и не выходя из вокзала уехал в Москву, снова пошел в министерство и попросил сменить ему Владимирскую область на какую-нибудь другую.
Так он и попал в Калужскую область, где прожил 6 лет. Преподавал с женой в сельских школах, потом в самой Калуге. Здесь он начал публиковать в областных газетах свои стихи, а в 1954 году распростился с нелюбимой преподавательской деятельностью и устроился работать в газету.
«В чистом виде не воевавшим на передовой» во время Войны, Окуджава оказался весьма кровожаден к политическим противникам. Из интервью «Подмосковным известиям» от 11 декабря 1993 года:
«- Булат Шалвович, вы смотрели по телевизору, как 4 октября обстреливали Белый дом?
Дориан-Булат был порождение тех партаппаратчиков, которых пожрала ими же созданная гильотина. Жившего со своей бабушкой в Москве, в 1940 году, его, вошедшего в банду шпаны, отсылают к родственникам в Тбилиси, где он начинает работать на заводе. Не удивительно, что не привыкший к ежедневному труду, «любимец Арбата», беспроигрышно обозначенный во всех справочниках как «фронтовик доброволец», действительно начал рваться на фронт, «за романтикой».
Из интервью Окуджавы, данного Ю.Росту:
«Это был апрель 42-го года. Мы ходили в своем домашнем, присяги не принимали, потому что формы не было. А потом нам выдали шапки альпийских стрелков, и мы, обносившиеся, босиком, в этих альпийских широкополых шляпах, запевая и ударяя босыми ногами в грязь, ходили строем.
А потом в один прекрасный день осенний нас передислоцировали в Азербайджан. Там мы пожили немножко, мечтая попасть на фронт. Потому что здесь кормили плохо, а все рассказывали, что на фронте кормят лучше, там фронтовая пайка, там не нужно козырять, там своя жизнь. Фронт был вожделенным счастьем. Все мечтали об этом.
Однажды нас вдруг подняли. Повезли в баню и после помывки выдали новую форму. Но повезли не на фронт, а под Тбилиси в какой-то военный городок за колючей проволокой. Там мы изучали искусство пользования ручной гранатой. Раздали вечером гранаты и предупредили, что если сунуть неудачно капсюль внутрь, то тут же взрыв, и все. Гранаты заставили на пояс прицепить. Капсюли отдельно, и велели лечь спать. Мы ложились медленно, стараясь не дышать. Ночь была страшная. Утром смотрим, стоят студебекеры новенькие американские, наши минометы прицеплены к ним. По машинам! И начались наши фронтовые скитания…
По пути к тому же к поезду выходили крестьяне. Со жратвой. Мы им американские ботинки рыжие, и они взамен тоже ботинки, но разбитые, и еще в придачу кусок хлеба и сала кусок. Поэтому мы приехали к месту назначения грязные, рваные, похожие на обезьян, спившиеся. И командиры, и солдаты. И нас велели отправить в Батуми, в какую-то воинскую часть приводить в чувство. Там казармы, на полу солома, прямо на соломе мы спали. Ничего не делали.
…нас погрузили на баржу и повезли под Новороссийск. У нас почему-то много вина всякого: пьем и плывем, пьем и плывем. Однажды ранним утром нас построили на палубе. Пришел какой-то фронтовой начальник, посмотрел на нас и ушел. В таком виде не принимают…
Меня вновь отправили в запасной полк, где я опять мучился, пока не пришли вербовщики. Я уже на фронте побывал, я уже землянки порыл, я уже наелся всем этим. Никакого романтизма – пожрать, поспать и ничего не делать – это главное. Один офицер набирает людей в артиллерию большой мощности – резерв главного командования. Часть стояла где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного? Снаряды подносить – эта работа мне не страшна. А что еще? Думаю: такая лафа. И я завербовался. Большинство ребят на фронт рвались. Потому что там жратва лучше была. И вообще повольней было. Если не убьют, значит, хорошо. А я пошел в эту часть…
Нас повезли высоко в Нагорный Карабах, там в Степанакерте располагалось то ли Кубанское, то ли Саратовское пехотное училище. И меня перевербовали в него курсантом. Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом…».
Из книги Дмитрия Быкова:
«Подлинная фронтовая биография рядового Окуджавы реконструируется так: с августа по сентябрь 1942 года – карантин в 10-м отдельном запасном минометном дивизионе, в Кахетии...Затем в том же карантине – после двухмесячного обучения... – он сам муштрует вновь прибывших...
С октября 1942 года по 16 декабря... он на Северо-Кавказском фронте, под Моздоком, в составе минометной бригады 254-го гвардейского кавалерийского полка 5-го гвардейского Донского кавалерийского казачьего корпуса под командованием генерал-майора А. Г. Селиванова. Впоследствии именно этот факт – служба в Донском корпусе – будет отображен при его публикации в газете «Боец РККА», где у него летом 1945 года появилась даже собственная рубрика...
6 декабря он был ранен, и ранение это подробно описано в «Школяре»:
«Сашка по одной швыряет ложки... И вдруг одна ложка попадает мне в ногу...
– Больно, – говорю я, – что ты ложки раскидываешь?
– А я не в тебя, – говорит Сашка.
А ноге все больней и больней. Я хочу встать, но левая нога моя не выпрямляется.
– Ты что? – спрашивает Коля.
– Что-то нога не выпрямляется, – говорю я, – больно очень...
А ноге все больней и больней. Я хочу встать, но левая нога моя не выпрямляется... Я опускаю стеганые ватные штаны. Левое бедро в крови. В белой кальсонине маленькая черная дырочка, и оттуда ползет кровь… Моя кровь… А боль затухает… только голова кружится. И тошнит немного...»
...этой раной... немецким самолетом-разведчиком, который и стрелял-то для развлечения, – Окуджава был... спасен. После этих ста дней был госпиталь, после госпиталя – с января 1943 года – запасной полк, Батуми, передислокация под Новороссийск, возвращение все в тот же запасной полк... удавшаяся попытка записаться в артиллерийскую часть (резерв главного командования), отправка в Степанакерт, там Окуджаву переманили в пехотное училище, три месяца он промучился, донес на себя и был возвращен в артиллерию».
Из интервью Окуджавы Ю.Росту:
«…Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом — запасной полк, там мариновали. Но запасной полк — это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было. Там уже содержались бывшие фронтовики, которые были доставлены с фронта. Они ненавидели это все.
…Я стараюсь сачковать, куда-нибудь полегче... Пожрать, поспать и ничего не делать — это главное… меня перевербовали в него курсантом. Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом, хромовые сапожки… Там никто ничего не спрашивал, а у меня к тому же высокое девятиклассное образование.
Зачислили меня, и началась муштра невыносимая. Такая муштра началась, что не дай бог. Полгода ждать — умру... Месяца три промучился. Иду к замполиту, разрешите доложить: так, мол, и так, отец мой арестован, враг народа. Он говорит, сын за отца не отвечает. Я говорю, я знаю все, но на всякий случай, чтобы вы не сказали, что я скрыл. Молодцом, говорит, правильно сделали. Идите, работайте спокойно...
На следующее утро построение после завтрака. «Окуджава, Филимонов, Семенов, выйти из строя, остальным — направо, на занятия шагом марш!»... нам — продаттестаты и назначение в артиллерийскую часть, из которой меня переманили. И я с легким сердцем поехал сам за себя отвечать. Приехал туда, в горы. В диком месте расположены эти гаубицы, там все озверели от муштры и безделья. И занятия там такие: если с гаубицей — тогда нормально, но когда, не дай бог, выезды ночные — это кошмар.
Ночью по тревоге вся эта громадина, весь этот полк со всеми своими гаубицами, приспособлениями идет на специальное место, и там начинают по всем правилам устава устанавливать эти гаубицы. Их надо погрузить в землю независимо от грунта. И все роют, все роют и роют...
Ковырялся я там, пока у меня не открылась рана. Отправили в госпиталь, а потом дали отпуск по ранению на три месяца, и я поехал в Тбилиси. Стал на учет и, чтобы не тратить времени, пошел в свою же школу и экстерном стал сдавать 10-й класс. И сдал».
Ковырялся я там, пока у меня не открылась рана. Отправили в госпиталь, а потом дали отпуск по ранению на три месяца, и я поехал в Тбилиси. Стал на учет и, чтобы не тратить времени, пошел в свою же школу и экстерном стал сдавать 10-й класс. И сдал».
Из книги Б.Окуджавы «Приключения секретного баптиста» (1984 - 1991 гг):
«...После ранения и госпиталя занесло Андрея Шамина в запасной полк на Кавказе. Это была отставная часть, где не было никакой муштры, а просто тихое прозябание за колючей проволокой на голодном пайке в ожидании вербовщиков. Вербовщиков ждали как манны небесной, ибо в полку все были бывалые фронтовики, а это прозябание становилось с каждым днем все унизительнее. Пусть смерть, раны, бессонные сутки, только бы не это полуарестантское безделье... Кто-то даже предположил, что кормят впроголодь и жить вынуждают в тесных вагончиках с общими нарами, где повернуться на другой бок можно только по команде всем вместе, чтобы осточертела такая жизнь и фронт грезился избавлением. Очень может быть.
Какой-то злой гений планировал настроения армии, и армия проклинала запасные полки и одуревших от сна и голода командиров.
По утрам были разводы на занятия. Затем взводы расходились по окрестностям военного городка, добирались до укромного овражка, и тогда под общий невеселый смех раздавалась команда спать. Пустые животы урчали. Некоторые и впрямь располагались под кустиками, остальные курили до одури, собирали съедобные коренья, разную травку, с ужасом говорили о предстоящей осени. Дотягивали так до обеда, затем швыряли несколько боевых гранат в глубину овражка и с вялой песней отправлялись в полк. Эхо разрывов доносилось до полка, чтобы все знали, как славно потрудились солдатики. В обед разливали по котелкам жидкую баланду, в которой по-нищенски шевелились редкие ржавые галушки. Животы начинали урчать сразу же после обеда. И так каждый день, и никакого просвета. Раздражали слухи, что вот опять из соседней части ушла на фронт маршевая рота. Плакали от беспомощности. Но наконец и в их полку сформировалась маршевая рота: с песней в баню, по большому куску мыла, новое обмундирование – голубая мечта, особенно – американские ботинки. С песней из бани, а утром эшелон.
Маршевая рота направлялась в Батуми, а оттуда путь лежал к Новороссийску, в самое пекло. Замечательно! Давай-давай! Поезд тронулся, и тут началась несусветица. Андрей смутно помнил детали. На первой же станции большинство обменяло у крестьян американские ботинки на чачу, хлеб, сыр, получив взамен кроме продуктов по паре старых сношенных ботинок. Поезд тронулся, и по вагонам раздалось пение. Маршевая рота была пьяна. Андрей выпил тоже и закусил, и умилился, и на следующей остановке ловко обменял свои ботинки, натянул на ноги бесформенную, стоптанную кожу, получил чачу и кукурузные лепешки. Затем начали обменивать новые гимнастерки и штаны, за все получая старую рухлядь, и питье не прекращалось. К Батуми рота преобразилась до неузнаваемости. Андрей, чтобы хоть немного протрезветь, уселся на вагонную подножку. Прохватило ветерком, мазутным духом. Потом пошел дождь. Небо было ясное, а дождь не унимался. Андрей поднял голову и увидел, что над ним навис командир роты: белое лицо, невменяемые глаза, пальцы на ширинке. «Эй!» – крикнул Андрей, заслоняясь от струи, но комроты ничего не соображал.
Так, хмельных и истерзанных, довезли их до Батуми, и они добрались до загородных казарм и повалились на солому. Проснулись утром – толпа оборванцев. Ждали возмездия, но наказывать было некого: все отличились…».
В 1945 году Булат поступает в Тбилисский университет на факультет филологии. Через 1,5 года он женился на своей однокурснице, дочери кадрового военного Галине Смольяниновой. Тесть, серьезный человек, полковник, к поэтическим опытам Булата относился скептически. Вернее, не к самим опытам, а к тому, насколько серьезно зять ими увлечен. Булат не скрывал, что хотел бы это увлечение сделать профессией. Тесть считал, что не подобает мужчине выбирать поэзию основным занятием: стихами семью не прокормишь.
В 1950-м учеба в университете подошла к концу.
«Пришло в университет требование на определенное количество преподавателей в российские школы. А я сам просил распределить меня в Россию, потому что родился в Москве, родной язык — русский, оставаться в Грузии мне не хотелось, а хотелось быть поближе к Москве, которой я был лишен...» (Из интервью Б. Окуджава И. Ришиной: «Куда поступал Онегин» / «Первое сентября» 1992. 17 окт. с. 3)
Летом 1950 года Булат с женой приехали в Москву. В Министерстве просвещения на Чистопрудном бульваре, куда Окуджава явился за назначением, ему предложили на выбор несколько областей России. Он выбрал Владимирскую — поближе к Москве.
Во Владимир для начала он поехал один. В привокзальном ресторане разговорился с пьяненькими мужчиной и женщиной, начал записывать их рассказ в блокнот. Кем были его собеседники - сказать сложно, но .через несколько минут его арестовали В дежурном отделении милиционер отрапортовал начальству: «Вот, товарищ капитан, этот гражданин у пьяных что-то выспрашивал и записывал». Ночь он провел в кутузке, в 6 утра его вызвал из камеры новый, сменившийся милиционер и, вернув документы, отпустил на все четыре стороны. Но Окуджава, по его собственному признанию, "таких страхов натерпелся за ночь в камере, что и думать забыл, зачем приехал". Тут же купил билет на ближайший поезд и не выходя из вокзала уехал в Москву, снова пошел в министерство и попросил сменить ему Владимирскую область на какую-нибудь другую.
Так он и попал в Калужскую область, где прожил 6 лет. Преподавал с женой в сельских школах, потом в самой Калуге. Здесь он начал публиковать в областных газетах свои стихи, а в 1954 году распростился с нелюбимой преподавательской деятельностью и устроился работать в газету.
После приснопамятного ХХ съезда поднявшие голову троцкисты начали тянуть "детей репрессированных"...
После хрущевской реабилитации «ленинской гвардии» в 1956 году Окуджава вступает в КПСС и выпускает сборник стихов «Лирика». Перебирается в Москву работать в издательстве «Молодая Гвардия», где ведает переводами стихов поэтов народов СССР на русский язык. Дитё комиссаров строго соответствует большевицким канонам - в списке переводчиков, которым он давал работу, были в основном… поэты-евреи.
Обретя связи, Ю.Окуджава уходит на вольные хлеба «интеллигентской совести», лирикой победившего «агрессивного советского мещанства» продолжая мстить «сталинистам» в своих произведениях.
РАЗДАВИТЕ ГАДИНУ
Гнойник "совести советской интеллигенции" для малопонимающей советской публики начал полностью вскрываться с 1993 года.
"Я тоже был фашист, но только красный" - заявил Дориан-Булат о своём участии в Великой Отечественной.
"Я тоже был фашист, но только красный" - заявил Дориан-Булат о своём участии в Великой Отечественной.
«В чистом виде не воевавшим на передовой» во время Войны, Окуджава оказался весьма кровожаден к политическим противникам. Из интервью «Подмосковным известиям» от 11 декабря 1993 года:
«- Булат Шалвович, вы смотрели по телевизору, как 4 октября обстреливали Белый дом? - И всю ночь смотрел.
- У вас, как у воевавшего человека, какое было ощущение, когда раздался первый залп? Вас не передёнуло?
- …Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним не было. И может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это — заключительный акт. Поэтому на меня слишком удручающего впечатления это не произвело…»
Кроме того, он еще подписал и «письмо 42-х» с характерным подзаголовком - РАЗДАВИТЕ ГАДИНУ - с требованиями репрессий против защитников Белого Дома. Другая «икона шестидесятников», писатель Василий Аксёнов, позднее заявил: «Этих сволочей надо было стрелять. Если бы я был в Москве, то тоже подписал бы это письмо в „Известиях“».
Что характерно, по многочисленным свидетельствам, в этом конфликте, приведшему не только к гибели порядка 1500 человек, но к переводу национальных богатств страны в руки олигархии, снайперами, стрелявшими с крыш - и в войска и в демонстрантов, - были «бейтаровцы»[2], устроивших в России реконкисту, после потери своих доминирующих позиций в 1937 году, восстанавливающих завоевания «Великой Еврейской революции 1917 года».
«Нельзя обелить преступников и палачей… те, опозорившие себя надолго, деятели нашей культуры, которые подписали это, как вы его назвали, расстрельное письмо 42-х, и они, я думаю, понимают, что перечеркнули всё доброе и светлое, что создано было ими раньше» (Сергей Глазьев, министр внешнеэкономических связей, подавший в отставку в знак протеста против роспуска Верховного Совета в 1993 году).
В августе 1995 года "совесть интеллигенции" Окуджава был гостем программы «Поверх барьеров», выходящей на радио «Свобода», где заявил буквально следующее:
"- Я думаю, что когда-нибудь ему (Шамилю Басаеву) поставят большой памятник. Потому что он единственный, кто смог остановить бойню.
- Но погибли в больнице мирные люди.
- Вы судите Шамиля Басаева или говорите об этом конкретном поступке? Если говорить о Шамиле Басаеве вообще, я не юрист, я недостаточно информирован. Если говорить о том, что случилось в Буденновске,— это печально и трагично, но война трагичнее, чем этот поступок. И поэтому я думаю, что когда-нибудь ему памятник поставят".
Позиция продуманная. В одном из своих предыдущих интервью "Голосу Америки" комиссарский сын Дориан-Булат Окуджава скажет: «патриотизм чувство не сложное, оно есть даже у кошки». Эта фраза, ставшая определяющей в статье о «психопатии патриотизма» О.А. Гильбурда, была развита в либеральной прессе, определяющей патриотизм, как «биологический порок», делая из этого «гениальный вывод - «если значительная часть времени и энергии тратится на охрану территории и на её освобождение от чужаков, то эти самые время и энергия не могут быть направлены на выполнение функций, непосредственно повышающих уровень адаптации и репродуктивного успеха».
Сын Окуджавы от первой жены отсидел в тюрьме, принимал наркотики, от которых и умер. Второй сын – малоизвестный музыкант.
Интересно, счастлив ли он в «новой России», которую построили такие, как его отец?
_________________________
[1] фабрика по производству техников-марксистов, литературоведов-марксистов и пр., была закрыта в 1936
[2] под этим названием во многих странах действуют военизированные молодежные отряды еврейской «самообороны», организованные лидером сионизма В. Жаботинским еще в 1920-е годы; название происходит от крепости Бетар – последнего оплота антиримского восстания еврейского «мессии» Бар-Кохбы; в литературе встречается и название БОСя – «боевая организация сионистов»
